«Война миров» и другие романы - Герберт Уэллс

моей попыткой объяснить ему, что голубая окраска неба происходит от преломления света в воздухе, хотя я сомневаюсь, чтобы он понял это. Я объяснил, каким образом радужная оболочка человеческого глаза способна вызывать сокращение зрачка и охранять нежную внутреннюю ткань от избытка солнечного света, и мне позволили приблизиться и остановиться на расстоянии нескольких футов от Властителя, чтобы он мог рассмотреть устройство моего глаза. Это привело нас к сравнению лунного и земного глаза. Первый не только необыкновенно чувствителен к такому свету, какой свободно выносят люди, но может видеть теплоту, – всякая разница в температуре на Луне делает предметы видимыми для него.

Радужная оболочка оказалась органом, совершенно неизвестным Великому Лунарию. Некоторое время он забавлялся тем, что устремлял свои лучи на мое лицо и наблюдал, как сокращаются мои зрачки. Эти опыты ослепили меня на некоторое время…

Но несмотря на эти неудобства, я почувствовал уверенность в своей безопасности. Я мог закрывать глаза, обдумывать свой ответ и почти забывал, что Великий Лунарий безлик…

Когда я снова спустился по ступеням на отведенное мне место, Великий Лунарий спросил, как мы защищаемся от жары и бурь, и я ему объяснил постройку и оборудование наших зданий. Здесь мы наткнулись на недоразумения и ложные предположения, возникавшие, как я полагаю, вследствие неточности моих выражений. Долгое время я не знал, как объяснить, что такое дом. Ему и его приближенным, без сомнения, показалось очень странным, что люди строят дома, в то время как они могли бы спускаться в подземелья. Новое недоразумение было вызвано моей попыткой объяснить, что первоначально люди жили в пещерах и что теперь они проводят железные дороги и помещают многие учреждения под землей. Я думаю, что чересчур увлекся в своем стремлении к научной полноте. Такие же недоразумения вызвала моя попытка объяснить устройство рудников. Оставив наконец эту тему, Великий Лунарий спросил, что мы делаем с внутренностью нашего шара.

По всему собранию до самых отдаленных углов прокатился писк, когда выяснилось, что люди почти ничего не знают о недрах того мира, на поверхности которого росли и развивались бессчетные поколения наших предков. Три раза мне пришлось повторить, что из четырех тысяч миль между поверхностью Земли и ее центром людям известна только одна четырехтысячная часть, что они знают Землю до глубины одной мили, да и то в самых общих чертах. Очевидно, Великий Лунарий хотел спросить, что побудило меня явиться на Луну, когда мы не изучили нашей собственной планеты, но его интересовали подробности относительно условий жизни на Земле, перевертывающие все его обычные представления.

Он вернулся к вопросу о погоде, и я попытался описать ему непрерывное изменение неба: снег, мороз, циклоны.

– Но ночью разве не холодно? – спросил он.

Я ответил, что ночью холоднее, чем днем.

– А разве ваша атмосфера не замерзает?

Я ответил, что нет, что холод у нас незначителен и ночи коротки.

– И воздух не делается жидким?

Я готов был уже дать отрицательный ответ, но вспомнил, что, по крайней мере, часть нашей атмосферы, водяные пары, превращается в жидкость и образует росу, а иногда замерзает и образует иней – процесс, совершенно аналогичный замерзанию внешней атмосферы Луны во время ее долгой ночи. Я сообщил об этом. Великий Лунарий продолжал расспрашивать о сне. Потребность в сне, возникающая регулярно каждые двадцать четыре часа у всех земных существ, составляет, по его мнению, явление земной наследственности. На Луне селениты отдыхают редко, после исключительных физических усилий. Затем я пытался описать ему блеск летней ночи на Земле и перешел к описанию тех животных, которые ночью бродят, а днем спят. Я стал рассказывать ему о львах и тиграх, но он, по-видимому, ничего не понял. Дело в том, что если не считать чудовищ Центрального моря, то на Луне нет таких животных, которые не были бы подчинены воле селенитов, – так было с незапамятных времен. У них имеются разные морские чудовища, но нет хищных зверей, и им непонятна мысль о каком-то большом и сильном звере, подстерегающем во мраке ночи».

(Далее следует пробел слов в двадцать, которые невозможно разобрать.)

«Он заговорил со своими приближенными, как мне показалось, о странном легкомыслии и неразумии человека, живущего исключительно на поверхности Земли, подверженного всем переменам погоды, не сумевшего даже покорить себе зверей, которые похищают его соплеменников, и, однако же, дерзнувшего перелететь на чужую планету. Во время этой беседы я сидел в стороне, погруженный в размышления. После этого я, по его желанию, рассказал ему о различных породах людей.

Он засыпал меня вопросами:

– И для всех видов работы у вас существует одна порода людей? Но кто же мыслит? Кто управляет?

Я дал ему в общих чертах описание нашего общественного устройства.

Он приказал спрыснуть свою голову охлаждающей жидкостью, а затем потребовал, чтобы я подробней повторил свое объяснение.

– Разве они не заняты своими делами? – спросил Фи-у.

– Некоторые из них, – ответил я, – мыслители, другие – служащие, одни – охотники, другие – механики, третьи – артисты, четвертые – ремесленники. Но все принимают участие в управлении.

– Но разве они не различно устроены для различных занятий?

– Особой разницы, кроме одежды, нет, – сказал я. – Их мозги, может быть, и отличаются немного друг от друга, – прибавил я, поразмыслив.

– Их умы должны сильно отличаться, – заметил Великий Лунарий, – иначе они все захотят делать одно и то же.

Для того чтобы наиболее приспособиться к его представлениям, я заметил, что его предпосылка совершенно правильна.

– Все различия скрыты в мозгу, – сказал я. – Но все это незаметно снаружи. Быть может, если б можно было видеть умы людей, они оказались бы столь же различными и неодинаковыми, как и у селенитов. Оказалось бы тогда, что есть более и менее способные люди – люди, хватающие далеко, и люди, двигающиеся очень медленно; люди, ум которых напоминает трубу; и люди, которые могут вспоминать не думая… (Три следующих слова неразборчивы.)

Он прервал меня, чтобы напомнить мне о моем прежнем сообщении.

– Но вы сказали, что все люди управляют? – настаивал он.

– До известной степени, – ответил я, и, как мне кажется, это еще более запутало вопрос.

Наконец он понял.

– Вы хотите сказать, – спросил он, – что на Земле нет Великого Властителя?

В моем уме промелькнули различные лица, но в конце концов я подтвердил ему, что такого нет.

Я объяснил ему, что все автократы и императоры обычно кончали тем, что предавались пьянству и разврату или становились насильниками и что огромная часть населения Земли отказалась бы от повторения этого опыта. Это еще более изумило Великого Лунария.